— Многие из вас евреев не любят. И хорошо делаете, потому что евреи Христа распяли.
Я так прямо и подскочила от возмущения. О католиках тоже говорил в недопустимом тоне. Я только и делала, что возмущалась. Это в церкви-то такие слова! Давно там не была — должно быть, не скоро теперь и пойду. Что может быть вообще хуже ненависти, нетерпимости, такого человеконенавистничества!?
14 января 1936. Вторник
В воскресенье в первый раз были у нас Доманские. Вася остался такой же, а жена у него очаровательная. Хорошенькая, изящная, тоненькая, стройная, с таким вкусом одета. Мне до нее, конечно, как от земли до неба!
Вчера была у Тверетиновых. Не была я у них уже больше полугода, последний раз мы встретились в Эрувиле этим летом, когда мы с Юрием совершали наше знаменитое путешествие на велосипедах. И как будто ничего и не переменилось. Даже книжки там же, под окном навалены.
Вообще они (Тверетиновы — И.Н.) милые люди. Но когда к нам кто-нибудь приходит, я чувствую себя во вражеском стане[377]. А вчера были Эйснер, Ружин и Эфрон. Все они по очереди уходили в другую комнату на какие-то совещания, при мне были очень осторожны в разговорах, очень насторожены — боялись сказать лишнее слово. Я тоже, конечно, была насторожена, про ревейон у Бакста я бы, например, там не рассказала (а Юрий Эйснеру рассказал, и теперь, видимо, это будет темой злословия, м<ожет> б<ыть>, даже в печати!)
Будь я немного болтливее, мне было бы очень трудно там (у Тверетиновых — И.Н.) сидеть. Но я все-таки промолчала до 10 часов и потом спокойно ушла, чему все очень обрадовались. Хотя хозяева были несколько смущены, все передавали поклоны и обещали непременно прийти в следующий вторник. Что же? Ходить мне к ним или не надо? Больно, что это знакомство их несколько компрометирует.
21 января 1936. Вторник
Кажется, я начинаю по-настоящему тосковать об Игорешке. Вечером, засыпая, незаметно для себя, я начинаю думать уже не о Борисе и прочей ерунде, а об Игоре. Когда-то я его, миленького, увижу?
22 января 1936. Среда
Узнала, что Унбегауны меняют квартиру, и почему-то мне стало грустно. Как будто не только сами люди куда-то ушли, но даже и дом разрушен, где у меня было столько хороших часов. Хорошие по-настоящему, без всякой пошлости. Я искренно любила эту семью, любила там бывать. А теперь даже представить себе их жизнь не могу, даже где живут, не знаю. Совсем ушли. Ну, что же? — это, должно быть, и лучше. А еще бы лучше было, если бы они совсем из Парижа уехали.
9 февраля 1936. Воскресенье
Искренне рада за Бориса[378]: хоть в этом он оказался на должной высоте. Все-таки это показывает, что хоть в науке он человек способный и незаурядный.
Вчера с Юрием на вечере Сирина и Ходасевича[379] видели Ел<ену> Ив<ановну>. Встреча очень холодная. Юрий даже расстроился — видно, как обидно было ему за меня. Хуже всего, что все это, значит, муженек… Я это знала уже давно, отнеслась спокойнее, мне было обиднее за Ел<ену> Ив<ановну>, что она так легко дала себя убедить. Теперь и она для меня так же потеряна, как и Борис. Ну, и что же? Бесхарактерный, слабый, малодушный и трусливый человек. А все-таки я его люблю.
21 февраля 1936. Пятница
Как хорошо это сказано в Евангелии: «Если же согрешит против тебя твой брат, пойди и обличи его между тобою и им одним: если послушает тебя, то приобрел ты брата своего» (от Матфея, 18:15).
25 февраля 1936. Вторник
В воскресенье, на докладе Деникина[380], Юрий встретил Елену Ивановну. Она подошла к нему:
— Юрий Борисович! Милый! Мне так хочется с вами поговорить, так много нужно вам сказать. Ведь вы знаете, как я всегда хорошо к вам относилась, а теперь из-за этой глупой истории я с вами даже видеться не могу. Ведь с вами мы не ссорились. А ну их к черту, и вашу Ирину, и этого идиота и т. д.
Слова «ваша Ирина» она произнесла с некоторым презрением и большим недоброжелательством. Это мне даже нравится. «А la guerre, comme a la guerre[381]». Но при чем тут «этот идиот», я не совсем понимаю. Ведь в ее представлении он даже как бы перестает быть идиотом. Жаль, если Юрий не встретится с ней. Интересно все-таки, как продолжает вести себя Борис. Как ни грустно, а придется признать, что Борис — подлец, а Елена Ивановна — дура.
6 марта 1936. Пятница
Завтра еду в Андай. Получу или не получу льготный билет, все равно — еду. На льготу не рассчитываю, эта чертовка, директриса Centre d’hygiene ecoliere чинит мне всякие препятствия. Ну, да черт с ней! Билет aller retour[382] стоит 263 фр<анка>, денег я набрала, завтра еще возьму у Юрия — у меня останется фр<анков> 150–160. Мне помогли, конечно: Папа-Коля-100, Лиля — 20, Вера Дмитриевна — 10, Наташа — 25, спасибо им. Сейчас приходила Е.А.Блинова, принесла еще 40 фр<анков> — от себя и Georgetta. Право, как это трогательно…
Итак, еду.
Странно, дожила до 30-ти лет, а ведь в первый раз куда-то еду одна. Даже не совсем уверенно себя чувствую.
Послезавтра увижу моего Игорешку, каким-то я его найду? Не может быть, чтобы он почувствовал какое-то отчуждение, нет, не верю! Больше всего я боюсь найти затравленного зверенка.
10 марта 1936. Вторник. Hendaye
И какого дьявола я торчу в этом проклятом Андае?! Чтобы платить 20 фр<анков> в день, мерзнуть до костей, сидеть у моря, в полном смысле ждать погоды, смотреть снизу вверх на Nid Marin и ругаться? Ведь если будет такая погода — я больше не увижу моего мальчонку. Ведь к Nid Marin меня и близко не подпускают, только до первого поворота, а то, не дай Бог, директриса увидит. А тогда она Игоря не будет совсем на прогулки пускать.
Игорь мне говорит:
— Ты знаешь, как зовут нашу директрису? Mademoiselle такая-то.
— А что, она старая или молодая?
— Ну, старая.
— А что она делает? Приходит к вам?
— Нет, она в бюро сидит.
Так себе и представляю: «высохшая» старая дева, педгитка, которую молоденькие инфермьерки боятся пуще огня — с одной стороны, а с другой — всячески проводят ее за нос. Как, напр<имер>, со мной. Они Игоря от школы освободили и договариваются со мной, где я его буду встречать, очень в этом отношении предупредительны, а в тоже время просят, чтобы, когда они идут по улицам, я бы не шла с Игорем за руку и вообще по возможности делала бы вид, что я тут ни при чем. А дома хотели, чтобы я весь превенториум осмотрела, где спит, где едят. «Не может быть, чтобы тебя не провели, если попросишь. Ну, да ты добейся всего!» А я даже своего Игорушку могу видеть только контрабандой!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});